Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт"

– Ей уже ничего не повредит, – глядя в ступку, по которой ожесточенно гуляет пестик, говорит Маделайн. – Будь прокляты те, кто держал ее в холодном подвале.

– Госпожа! – выдыхает Бринар единым всхлипом.

– Ох, девочка…

На темном, словно вырезанном из кости лице Маделайн живы только глаза – яркие, молодые.

– Ох, девочка, – повторяет она со вздохом. – Я не могу помочь твоей дочери. Разве что время потянуть. У нее мокрая лихорадка внутри, влага собирается в дыхательных тканях.

– Госпожа! – В голосе Бринар звенит ломкая боль. – Прошу вас…

– Рыцаря своего проси, девочка, – бурчит, раздраженно стукая пестиком, Маделайн. – Тот, за кем он котелки мыл, уж точно бы справился. Танневер – зелье злое…

Это она уже мне, и я согласно киваю, присматриваясь к травам. Действительно, танневером проще убить, чем вылечить. Но младшей Бринар совсем плохо: комнату заполняет тяжелое дыхание с влажными хрипами.

– Я скажу рецепт, а ты сваришь зелье, – негромко говорю я, потом поворачиваюсь к Бринар. – Госпожа, я не буду врать: надежды не так уж много. Я не целитель, я только помню чужую работу…

– Прошу вас, – бесцветно отзывается она. – Делайте, что можете. Однажды вы уже спасли мою девочку… Может…

Она осекается – дыхания не хватает, – подносит к губам пальцы, словно зажимая рот, и повторяет:

– Прошу… Я вам верю.

Маделайн встает, сует в руки опешившему мальчишке ступку с пестиком. Поворачивается к огню, на котором уже булькает котелок, потом бросает вопросительный взгляд на меня.

Несколько мгновений я медлю, глядя в понимающие глаза старой лекарки. Мы оба знаем: девчонка на краю смерти. А я далеко не Керен. Проклятье, да я был просто его судомойкой и подай-принеси! Но рецепт знаю, конечно. Я знаю почти все его рецепты, они вырезаны в памяти днями и ночами в лаборатории, быстрыми требовательными взглядами, короткими взмахами рук, мягким тягучим голосом… Разбуди меня среди ночи – расскажу, как сварить дюжину зелий от лихорадки, смотря что есть у лекаря и каково состояние больного.

– Попробуем, – киваю я. – Весы, Маделайн. Танневер. Мед. Лягушачий мох.

Пока лекарка торопливо отбирает требуемое, я поворачиваюсь к Бринар, комкающей в пальцах край плаща. Советую:

– Возьмите у своего сына ступку, госпожа. Я отсюда по стуку слышу, что он растирает неправильно. Попробуйте сами, это как растирать пряности на кухне.

Мальчишка возмущенно фыркает из угла. Плевать. Ей нужно отвлечься, занять чем-то руки, если не разум. В ступке Маделайн семена переступня с поской – лекарка собиралась варить хорошее средство, сильное. Но то, что знаю я, – куда сильнее, хоть и опаснее. Ничего, переступень пригодится, если девчонка переживет эту ночь и хотя бы следующий день. Маделайн знала Керена, вдруг осознаю я. Знала хорошо, может, даже училась у него. Конечно, «Травник» Одо из Мена – самый известный трактат о целительстве, но Маделайн использует семена переступня иначе. И снова мягкий неторопливый голос у меня в голове говорит под мерное постукивание пестика:

Пестик стучит, говорящий насмешливо хмыкает и продолжает:

– Как обычно, у человеческих целителей рядом с толковыми советами полная глупость. Потемнение в глазах может быть из-за десятка причин, в половине из которых переступень только повредит. И цветок в данном случае нюхать бесполезно. Спазмы надо снимать, если есть угроза выкидыша. Вот корень действительно может помочь. Но прикладывать его к матке – это в крайнем случае, самом крайнем. А так – действительно лучше семена. И именно с поской, в этом Одо совершенно прав…

Маделайн готовит семена переступня от потери плода, и она знает манеру Керена читать стихи Одо: слегка нараспев, в строгом ритме и темпе, отмеряя ими время вместо часов. Манеру, которую я невольно перенял. Откуда она знает Керена? Я о лекарке Маделайн услышал от Лиса Мартина, он как-то лечил у старухи пропоротый в кабацкой драке бок. Старуха хорошо сняла лихорадку от грязного лезвия и не сдала Лиса стражникам, искавшим его по Стамассу пару недель. Инквизиториум, конечно, не стража, но ничего не поделать – выбора у нас нет. Потолковать бы со старухой, только с рассветом мне надо уходить: скоро последний день Йоля и отпущенное мне время на исходе. Что ж, смогу – вернусь. К этому замку с ходу ключ не подобрать…

Ночь то тянется, то летит с безнадежной быстротой, отнимая крупицы жизни у младшей Бринар. Засыпав последние ингредиенты в котелок, хмурая Маделайн отправляет мальчишку, притаившегося в углу, в соседнюю комнату – спать. Лисенок отчаянно мотает головой, но глаза у него слипаются, мальчишка едва не падает от усталости, но не уходит, глядя на мать. Неизвестно, каким чудом Бринар держится. Семена давно растерты в пыль, и она сидит у изголовья дочери, держа ее за руку, тихонько рассказывая что-то. Вслушиваться мне некогда, я только и понимаю, что женщина говорит по-молльски. Что-то о доме, куда они поедут, винограднике…

Маделайн варит зелье, быстро и беспрекословно выполняя все, что я говорю. И ночь длится, длится… В самый глухой предрассветный час мы спаиваем девчонке еще горячее зелье, укрываем ее одеялом. Тяжелые хрипы рвут ей грудь, но девчонка дышит. Час, второй…

– Вам нужно поспать, госпожа, – говорю я, оглядываясь на Бринар, у ног которой пристроился, положив ей голову на колени сын. Вот упрямец – так и не ушел.

– Ничего, – едва слышно отвечает она. – Я еще посижу…

– Не дури, девочка, – поддерживает меня Маделайн. – Эти двое пока обойдутся без тебя. Или хочешь потерять третьего? Веди ее в спальню, рыцарь, и уложи силой, если нужно. Вздумала угробить себя совсем…

Под ворчание знахарки я протягиваю женщине руку, помогаю встать. Мальчишка так и остается в изножье у сестры, свернувшись клубком, Бринар же следует за мной, слишком измученная, чтоб сопротивляться.

– Не знаю, как вас благодарить, – шепчет она, опускаясь на узкую деревянную кровать Маделайн.

– Можно просто не проклинать слишком сильно, – усмехаюсь я, опускаясь на колено. – Не наклоняйтесь, я помогу вам разуться.

Стягиваю отсыревшие сапоги и короткие чулки, растираю влажные холодные ступни с опухшими щиколотками. Вроде бы на Маделайн можно положиться, уж в женских делах она точно понимает больше меня. Может, Бринар и доходит свой срок…

– Разве я могу вас проклинать? – звучит сверху смертельно уставший голос. – Теперь, после всего…

– Я не сделал ничего особенного, госпожа, – отзываюсь я. – Только то, что было выгодно мне. Ложитесь, вам нужно поспать.

– Вам было выгодно рисковать ради нас жизнью, мессир?

Она послушно укладывается на бок, привычно устраивая живот, смотрит на меня, подложив под голову ладонь. Светлые глаза смотрят прямо и смело, совсем не по-женски. Пожимаю плечами, укрывая ее одеялом:

– Разом больше, разом меньше. Я и так не в ладах с инквизиторами. Вам следует подумать, куда вы отправитесь потом, госпожа. Боюсь, вытащив из одной беды, я лишь сильнее загнал вас в другую. Теперь церковники станут искать еще старательнее. Маделайн приютит вас на несколько дней, не дольше, да и то в ее доме может быть опасно. Инквизиториум знает всех лекарок в городе, здесь вас будут искать первым делом.

– Мы слишком приметны, – грустно улыбается она. – Я бы ушла хоть завтра, но Энни…

– Ей лучше, – говорю я правду, понимая, что это еще ничего не значит. – Сейчас это главное. Спите, госпожа.

– А вы… – Ее глаза уже закрываются сами, она зевает, не в силах бороться со сном.

– Я лягу там, у очага, и уйду с рассветом. Не бойтесь, если все будет хорошо, мы еще долго не увидимся…